Правда, случались в ее практике и атипичные случаи, вроде сегодняшнего, с этим больным алкашом. Но такое, в общем, бывало нечасто. А в целом, почти за семнадцать лет работы Валентина Николаевна достигла высшей компетентности. Другое дело, что доступные пониманию задачи далеко не всегда удавалось реализовать из-за отсутствия необходимого оборудования, недостаточного уровня лабораторных исследований, да и просто условий работы. Но это она не могла изменить, как не могла изменить ту обстановку, что сложилась у нее дома. Проще сказать, что лучше всего Валентина Николаевна чувствовала себя тогда, когда в квартире, кроме нее и Чарли, больше никого не было. А если дома оставались мужчины, она стояла у плиты и следила за тем, чтобы все было сделано правильно, ничего не перекипело, не убежало и не пригорело. Как-то само собой получилось, что она или отсутствовала дома, или занималась работой – стиркой, уборкой, готовкой… Теперь, правда, стирка не вызывала таких проблем, но разговаривать друг с другом вместо того, чтобы стирать, оказалось уже невозможно.

Несколько лет тому назад муж купил участок и затеял там стройку. Ей же не нужен был этот большой дом, она предпочитала оставаться в квартире.

– Зачем нам дом, если у нас на троих четырехкомнатная квартира? – спрашивала Тина. Такая позиция не способствовала укреплению семьи, но ничего с собой поделать Тина уже не могла. Слишком накопилась усталость, тяжело было притворяться. Щебетать и хитрить, как делают многие другие женщины, чтобы удержать возле себя мужчину, она считала ненужным.

Так и катилась, не радуя особенно, жизнь, а вот сейчас, Тина это чувствовала, настало время перемен.

"А надо ли было ей что-то менять? Да и в какую сторону что-либо могло измениться?" – маячил в слегка затуманенном алкоголем мозгу Валентины Николаевны вопрос.

Однако стрелки часов показывали, что до приезда Азарцева осталось не более тридцати минут.

Тина со вздохом встала и прошла по комнатам. В самую большую комнату муж купил дорогой гарнитур, но мебель была ей не по вкусу, от нее за версту несло магазином, казенщиной. А мужу этот гарнитур нравился своей монументальностью, темными оттенками дерева, синей с желтыми полосками обивкой, которая напоминала Тине матрас. Теперь она считала эту комнату мужниной. Как-то так постепенно получилось, что он переехал туда из их общей спальни. Тина не возражала – с возрастом муж стал сильно храпеть, а ей это мешало заснуть.

Затем Тина заглянула во владения сына. Беспорядок, царивший там, свидетельствовал о переходном возрасте хозяина и неумении идти на компромиссы. Средняя комната, которую она называла "гостиной", нравилась ей больше всего. Муж считал эту комнату старомодной, сын выражался конкретнее: "Мать нашла себе кучу старья!" Это Тина потребовала убрать из комнаты телевизор и сохранить старую обстановку. В результате, кроме нее самой, в гостиной почти никто никогда не бывал. Но Тине хватало и того, что телевизоры постоянно орали и на кухне, и в комнате сына, и там, где стоял дорогой гарнитур. Она накрывала в гостиной овальный стол, только когда к ним приходили ее родители. Обычно это бывало два раза в год – на день рождения мужа и сына. К Леночке тогда приглашали сиделку. Родители мужа приезжали всего один или два раза, не на кого было оставить большое хозяйство. К своим родителям Тина забегала сама каждую неделю, приносила лекарства для Леночки, гости сына собирались в его комнате, причем он и не думал там убирать даже перед приходом приятелей, а в последнее время туда приходили и мальчики, и девочки, а муж встречался с друзьями и знакомыми где-то в других местах. К Валентине же Николаевне никогда никто, кроме Барашкова, не заходил. Подруг юности она растеряла, а новых не завела – образ жизни не оставлял на них времени.

Тине нравилась ее гостиная. Как-то на экскурсии в музее в Абрамцеве она с удивлением заметила, что ее комната напоминает обстановку того дома. А вообще-то, это не очень-то удивительно. Мебель для гостиной Тина купила у родственника их покойной соседки-старушки, вдовы какого-то сталинского начальника средней руки. А той она досталась, видимо, еще от ее родителей. Муж не хотел покупать эту мебель, уж больно старой и немодной она ему казалась: высокий шкаф-сервант для посуды, овальный стол на птичьей ноге, несколько стульев с гнутыми спинками и еще один узкий шкафчик непонятного предназначения, типа буфета с резными дверцами. Тина приспособила его для книг. Еще от старушки ей на память досталась ваза из толстого синего прозрачного стекла, расписанная то ли диковинными жар-птицами, то ли петухами. Вазу Тина поставила на кухню. Ромашки и колокольчики смотрелись в ней замечательно.

Мебель родственник отдал за бесценок, только чтобы не тратиться на перевозку. Муж не понимал, зачем Тине нужна эта рухлядь. А ее почему-то всегда завораживала солнечная теплота дерева и мягкий блеск карельской березы. Тину восхищал изящный рисунок двух симметричных лиловых с золотом ирисов на стеклах серванта, мягкая резьба перьев на птичьей ноге у ножки стола… Ей казалось, что на этих простых деревянных стульях удобно и не холодно сидеть. Ручки на дверцах буфета представляли собой вырезанные из дерева львиные морды, и Тина украдкой их гладила. Реставрация обошлась на порядок дороже тогдашних гарнитуров. А про то, с каким трудом и с какой руганью мужу и грузчикам пришлось втаскивать шкафы на их высокий четвертый этаж, Тине не хотелось и вспоминать.

За стеклом серванта не стояла красивая посуда, но отреставрированные светло-сиреневые ирисы с золотыми листьями были лучшим украшением, чем какие-нибудь хрустальные бокалы и немецкие перламутровые тарелки. Светло-желтое дерево, украшенное резьбой, мягко сияло, а когда в окна падало солнце, после полудня в любое время года, вся комната заливалась веселым, радостным светом. Весной и летом в окне показывались зеленые ветки берез, кленов и тополей. Зимой в окна стучалась вьюга, но в свободном просторном углу этой комнаты сверкала огнями огромная елка, таящая под нижними ветками приятные сюрпризы. Блестящие елочные украшения многократно отражались и в стеклах с ирисами, и на самой поверхности полированного дерева.

Традицию обязательно ставить елку Тина переняла от родителей. Когда они с сестрой были детьми, в доме обязательно появлялась нарядная, украшенная игрушками елка, и они с Леночкой, родители и подружки непременно устраивали праздничный концерт.

Приехавший на свой первый Новый год в Москву ее мальчик с гордостью заявил, что в Деда Мороза не верит, как не верит в Кащея и в Бабу-ягу, и начал с того, что съел все шоколадки, вывешенные на елку, не дожидаясь боя курантов. Тогда же, в новогоднюю ночь, его здорово рвало от шоколада, он лежал в постели обессиленный и бледный, но не выпускал из маленьких рук китайский заводной паровозик и рельсы к нему. Таким запомнился Тине первый Новый год, когда вся семья собралась вместе.

Осенью, как сейчас, ее любимый мебельный гарнитур светился золотом от пожелтевших листьев деревьев. Валентина Николаевна, какой бы усталой и занятой она ни была, всегда стремилась пройтись специальной салфеткой по шкафам и столу, чтобы стереть накопившуюся за день пыль и вернуть дереву сияющий блеск.

В этой комнате не хватало только одного – музыкального инструмента. Иногда Валентину Николаевну посещало неудержимое желание играть на фортепиано и петь. Но инструмента не было, муж не любил музыку и не понимал пения. И когда Тину одолевало такое желание, она спешно надевала фартук и шла на кухню жарить котлеты.